Вне площадки он казался ужасной развалиной, но иногда во время урока, когда для продления обмена, он позволял себе удар, чистый, как кактусовый цветок, и со струнным звоном возвращал мяч ученице, эта божественная смесь нежной точности и державной мощи напоминала мне, что тридцать лет тому назад, в Канн, я видел, как именно он в пух разбил великого Гобера! До того, как она стала заниматься с ним, я думал, что она никогда не научится играть. Я никогда не говорил ему об этом, но кольчуга стоит больше, чем весь Удел со всем его содержимым. Ревность, обиды, принципы и идеалы. Так ты не уйдешь, добрая, хорошая, милая Кэтрин! И, может быть, ты согласишься… и он даст мне умереть подле тебя! Моя молодая госпожа, видя его в сильной тоске, наклонилась, чтобы поднять его. Я пыталась все принять, но не смогла, а потом у меня начались боли в сердце, а теперь вот немеет рука.
На душе у него по-прежнему было беспричинно грустно – зато и спокойно, и даже мелькнуло на секунду в какой-то словно бы щели воспоминание – странного вида красная кепка, и еще пластмассовая поверхность стола, на которой… – Валерка!тихо позвал кто-то из химиков. Но в любом случае мы не сможем взять с собой бедное животное в подземелье, сказал Гэндальф. Я ни за что не пойду на это. Вывод из всего этого тот, что причиною преступления была кража Лунного камня. Этот незатейливый ужин если не утолил, то все же несколько умерил мучительный голод. О, мне приходилось очень зорко присматривать за Лолитой, маленькой млеющей Лолитой! Благодаря, может быть, ежедневной любовной зарядке, она излучала, несмотря на очень детскую наружность, неизъяснимо-томное свечение, приводившее гаражистов, отельных рассыльных, туристов, хамов в роскошных машинах, терракоттовых идиотов у синькой крашеных бассейнов в состояние припадочной похотливости, которая бы льстила моему самолюбию, если бы не обостряла так мою ревность; ибо маленькая Лолита отдавала себе полный отчёт в этом своём жарком свечении, и я не раз ловил её,coulant un regard[76] по направлению того или другого любезника, какого-нибудь, например, молодого подливателя автомобильного масла, с мускулистой золотисто-коричневой обнажённой по локоть Рукой в браслетке часов, и не успевал я отойти (чтобы купить этой же Лолите сладкую сосульку), как уже она и красавец механик самозабвенно обменивались прибаутками, словно пели любовный дуэт.
Если в начале фильма говорится, что главный герой должен погибнуть, значит, мы должны увидеть, что в поведении и мировоззрении главного героя может привести к болезни и смерти. Эта беседка стояла на подгнивших сваях, над оврагом, и с обеих сторон к ней вели два покатых мостика, скользких от ольховых сережек да еловых игл.
Но я вам говорю, и вы запомните мои слова: настанет день, когда вы окажетесь перед узким скалистым ущельем, где река жизни превратится в ревущий водоворот, пенящийся и грохочущий; и тогда вы либо разобьетесь об острые рифы, либо вас подхватит спасительный вал и унесет в более спокойное место, как он унес меня… Мне нравится этот тусклый день; мне нравится это свинцовое небо, мне нравится угрюмый, застывший от мороза мир. — Я знаю то, что я знаю,возразил он, и интонации мягкой настойчивости в его голосе слегка испугали ее. Нет, вы останетесь! Клянусь, что вы останетесь! И так и будет! А я вам говорю, что уеду!возразила я почти со страстью. Так Гумберт Выворотень грезил и волхвовал — и алое солнце желания и решимости (из этих двух и создаётся живой мир!) поднималось всё выше, между тем как на чередующихся балконах чередующиеся сибариты поднимали бокал за прошлые и будущие ночи. Они явно собирались защищать друг друга, когда я к ним пробралась». Платье висело на мне, так как я очень похудела, но я прикрыла его шалью и в прежнем опрятном и приличном виде (не осталось ни пятна, ни следа беспорядка, который я так ненавидела и который, как мне казалось, унижал меня), держась за перила, спустилась по каменной лестнице в узкий коридор и, наконец, добралась до кухни. Продажность и взяточничество, миллионы никому не нужных тружеников, вечно бегущих на месте по бесконечной ленте конвейера.
Сначала мы относимся к своему человеческому я, как рабы к своему хозяину, пресмыкаясь перед ним и завися от него; потом с раздражением и ненавистью, как слуги, которые хотят уйти на свободу; потом мы начинаем его топтать, как хозяин своего нерадивого слугу; потом мы начинаем любить его, как своего несовершенного ребенка, без высокомерия, страха и раздражения, помогая своей любовью и правильно воспитывая его. Ногти у него были чёрные и подломанные, но фаланги и суставы запястья, сильная, изящная кисть были гораздо, гораздо благороднее, чем у меня. У него будет точка опоры на будущем.
http://robert-edison.blogspot.com/
Комментариев нет:
Отправить комментарий